Жан Ануй - Генералы в юбках [=Штаны]
Леон. Фиссель!
Фиселль. Ну чего?
Леон (с пафосом). Ты забыл привязать мне руку.
Фиселль (в ужасе возвращаясь). Ах, мать честная! Как пить дать, угодил бы под трибунал! Спасибо, что сказали, я вам этого не забуду. (Бормочет, завязывая веревку.) Вы неплохой человек, но что вы от нас хотите? Народ обязан повиноваться. Так было всегда; при всех режимах. И не нам с вами это изменить. (Уходит.)
Леон. В девяносто третьем народ в своей массе был настроен роялистски, однако это не помещало Людовику XVI наплевать ему в душу. Что меня раздражает в революциях, так это то, что никогда нельзя понять, с чего все началось. Может быть, все наши беды пошли с двадцать пятого года, когда мы разрешили им носить короткую стрижку?
Входит Лебеллюк, толстый авантажный мужчина с подозрительно тоненьким голоском.
Леон (в бешенстве кричит на него). А тебе что здесь надо?
Лебеллюк (бодренько). Просмотреть вместе с тобой твое дело. Мне, моя радость, поручено быть на суде твоим защитником. Или ты забыл, что я член коллегии адвокатов? Пока ты изучал словесность на бульваре Сен-Мишель, я там же изучал право.
Леон. Вон отсюда! Видеть тебя не могу, мозгляк!
Лебеллюк. Слушай, давай не будем терять время на всякую ерунду. У нас его не так уж много. Ты же знаешь, мой петушок, что твои дела довольно плохи.
Леон (вне себя). Не смей называть меня „мой петушок“! А то я съезжу тебя по физиономии!
Лебеллюк. Сие представляется сомнительным. У тебя связаны руки.
Леон (орет). Чтоб духу твоего здесь не было, слизняк!
Лебеллюк (спокойно садится, достает из портфеля досье). Что бы ты без меня делал? (После паузы, все тем же писклявым голоском.) Знаю, ты презираешь меня за то, что я пошел на эту операцию. Но ведь я не ты, для меня это была не бог весть какая потеря. И потом не забывай, для человека честолюбивого нет преград! Кстати, в XVI веке подобная операция была в порядке вещей. Не говоря уже о кастратах-певчих в хоре Сикстинской капеллы, из которых впоследствии выходили кардиналы.
Леон (бурчит). Я тебе этого никогда не прощу!
Лебеллюк (просто). Но ведь это проделали со мной, а не с тобой. И вообще, пора примириться с новыми порядками.
Леон (патетически). Никогда!
Лебеллюк. Слушай, нельзя жить позавчерашним днем! Пока лидеры-мужчины, щеголяя своей левизной, заверяли наших женщин, что позволят им скоро играть первую скрипку, эти слабые и угнетенные поймали их самих в ловушку. Ты прекрасно знаешь, что женщин у нас больше, чем мужчин, и что нет более отчаянных рубак, чем вдовы! Стоит ли после этого удивляться, что на последних выборах подавляющим большинством голосов они вернули нас к матриархату? То, чего им не удавалось добиться вот уже пять или шесть тысяч лет, вдруг — бац! — стало реальностью. Они начали с бою брать ключевые посты. Но знаний и технических навыков им явно не хватало, и тогда они призвали на помощь добровольцев. Я же, сам знаешь, привык бросаться в горячие точки. Пойми, моя радость, будущее — за ними! (После паузы.) А кроме того, вся эта процедура в результате успехов в области анестезии стала куда менее болезненной, чем удаление зуба мудрости. Зато потом какое облегчение! И еще, знаешь, я всегда чувствовал в себе нереализованное женское начало. И вот сейчас оно наконец нашло выход.
Леон (еще ворчит). Все равно мозгляк…
Лебеллюк (улыбаясь). Гораздо важнее то, что я теперь старшина сословия адвокатов. Считай, что в память о наших студенческих проказах я пожертвовал своими погремушками, чтобы спасти тебя, моя радость, от подобной участи. (Посерьезнел.) Должен тебе сказать, ты оказался в неважнецком квартале. В Мениль-монтане или, скажем, в Бастилии среди руководства еще осталось несколько трезвых голов. Но у вас в Пасси, где во главе Комитета стоит эта Бомануар, почти невозможно найти зацепку. У вас в квартале самый большой процент левых интеллектуалок на квадратный метр.
Леон (взрываясь). Плевал я на твоих левых интеллектуалок с высокой колокольни!
Лебеллюк (испуганно). Тише ты! Плюй, как все, с приступочки. С высокой колокольни они могут на тебя плевать, запомни! Ты хорошо знаешь новый уголовный кодекс?
Леон. Нет!
Лебеллюк. То-то же. А я его изучил вдоль и поперек. Это моя профессиональная обязанность. Сейчас мы пройдемся с тобой, дорогуша, по статье сто двадцать второй. На вот, послушай! (Извлекает из портфеля новый кодекс и начинает читать своим фальцетом.) „Приговариваются к радикальной операции…“. Тебе, я думаю, не надо объяснять, что под этим подразумевается?! „Все лица мужского пола, которые, злоупотребив своей силой, либо красноречивыми и лживыми посулами, либо воспользовавшись беспомощностью жертвы, что может быть ими представлено как добровольное согласие, принудили лицо женского пола удовлетворить свое плотское влечение. Если при этом соблазнитель связан узами брака, размер компенсации составит четыре — двенадцать тысяч новых франков. Аналогичная сумма присуждается в случае, если пострадавшая сторона не достигла совершеннолетнего возраста к моменту овладевания ею лицом мужского пола, а также в случае, если она находится в подчинении у вышеназванного“.
Леон. У кого это?
Лебеллюк. В данном случае — у тебя. Она была совершеннолетней?
Леон. Нет!
Лебеллюк. Но она находилась в твоем подчинении?
Леон. Нет. В подчинении моей жены. Я теперь не глава семьи.
Лебеллюк. Это все казуистика!
Леон (вдруг осененный). Ничего подобного! А ну, листай, листай давай! Смотри в общем введении к Основному Закону Матриархата… Статья седьмая, не то девятая…
Лебеллюк (тоже захваченный этой догадкой). Слушай, ты гений! А ну-ка, ну-ка… (Листает страницы). Вот. Статья девятая. „Вся власть, законодательная и исполнительная, и вся собственность зарождаются в животе женщины и исходят из него. Дети мужского пола лишаются права прямого наследования…“. Нет, не то.
Леон. Ищи дальше! Это где-то рядом. Может быть, статья одиннадцатая. Или двенадцатая.
Лебеллюк. Подожди… Подожди… Кажется, нашел. Мы еще с тобой въедем на белом коне… Слушай, статья тринадцатая: „Все лица обоего пола, выполняющие как народнохозяйственные, так и внутрисемейные задания, подчиняются непосредственно женскому руководству предприятия либо хозяйке дома. Ни при каких обстоятельствах мужской член семьи либо производственного объединения не вправе отдавать им приказания по собственной инициативе“.
Леон (торжествующе). Понятно? Она не находилась в моем подчинении. Следовательно, я не мог отдать ей приказание!
Лебеллюк (в замешательстве). Так-то оно так… но ведь ты сделал тем не менее ей ребенка!
Леон (не без фальши). Не приказывал же я ей забеременеть! Я держался в высшей степени корректно. В сущности, она меня все время подстрекала. Наверно, она меня любила, вот что я тебе скажу.
Лебеллюк. Так тебе и поверили! (Опять листает кодекс.) Статья двести седьмая: „Согласие девицы либо женщины не может служить оправданием для мужчины, застигнутого на месте преступления, даже в случае формального подтверждения этого обстоятельства его партнершей“. Что это у тебя так физиономия вытянулась? (Ехидно.) Никак, язык проглотил?
Леон (вне себя). Дерьмо! Я знаю, ты ждешь не дождешься, когда я запою вместе с тобой в хоре Сикстинской капеллы!
Лебеллюк (с достоинством). Не смешивай, пожалуйста, божий дар с яичницей. Что касается меня, то я принес жертву на алтарь веры… или, если хочешь, честолюбия. А тебя я пытаюсь спасти от унизительного приговора. Хочешь знать мое мнение? Только один человек может сейчас тебя спасти: Ада! У тебя с ней были постельные отношения в последнее время?
Леон (сумрачно). Очень редко.
Лебеллюк. И как, успешно?
Леон (взбешенный). Тебе-то что за дело, мозгляк?
Лебеллюк. Прямое. Как адвокат, я должен укрепить наши позиции. Давай начистоту. Ада может быть лично заинтересована в том, чтобы все осталось при тебе? У нее есть любовник?
Леон. Не думаю. Она женщина холодная.
Лебеллюк. Вот и разогрей ее, моя радость! Разогрей — и ты спасен!
